Два веса, две мерки [Due pesi due misure] - Лев Вершинин

— Да, миллионов десять-двадцать!

— Тогда бы я не стоял в жару и в холод на площади, поджидая клиентов.

На обратном пути я все спрашивал себя, уж не заслужил ли я подобный урок. Ведь я нарочно позволил двум носильщикам и шоферу грузовика носить эти бесценные инкунабулы вместе с кипами книг, которым грош цена. Решил схитрить, чтобы никто не понял, какую дорогую вещь я приобрел, и чтобы наследники графа Минарелли не сообразили, что я оказался в выигрыше, купив оптом всю библиотеку и даже не проведя инвентаризации! «Пустую за полную», — шутливым тоном сказал я, прежде чем назвать свою сумму. «Иными словами: хорошо даю за плохое». Так мне удалось обделать это дельце! О да, превосходное дельце! Опустив голову, я, как побитый пес, понуро поплелся к автобусу.

— Что вы делаете? — испугался Гульельмо. — Уезжаете, так ничего и не узнав?

— Распустите слух, будто я нашел инкунабулы. По крайней мере тогда вы перестанете подозревать друг друга. И как знать, может, кто-нибудь и раскается в содеянном.

Я сел в междугородный автобус и через стекло заднего обзора снова попрощался с синьором Гульельмо, который вместо ответа помахал ассигнацией в пять тысяч лир, которую я дал ему за труды. То был жест насмешки и благодарности одновременно.

И этот прощальный привет принес мне удачу. Несколько дней спустя в книжный магазин пришел шофер того самого грузовика, на котором перевозили библиотеку графа, и протянул мне завернутые в старую газету четыре инкунабулы.

— Знаете, — сказал он, — эти книги застряли на дне фургона… Просто ума не приложу, как они туда провалились.

Ренцо Россо

ДОРОГОЙ ФЕОДОСИЙ{17}

Перевод Л. Вершинина.

Высокочтимый и многоуважаемый Феодосий!

Я получил твое письмо с основными статьями аграрного закона, который ты намерен обнародовать как первый акт вверенного тебе министерства. Статьи эти вызвали у меня подлинное восхищение Я расцениваю их как превосходные, способные, конечно вкупе с другими мерами, придать империи еще большее величие. Что же до твоей просьбы помочь тебе советами и пожеланиями в столь ответственный для твоей карьеры и для общей нашей судьбы момент, то она, эта просьба, мне льстит и делает честь, но вызывает одновременно серьезные сомнения. Какую помощь может оказать ученый, живущий вдали от двора и политических интриг, столь многоопытному, мудрому государственному деятелю, как ты, которому именно сейчас поручено возглавить правительство страны?

Когда будущее становится настоящим

Казалось бы, положение историка как раз и позволяет провидеть ближайшее будущее, ибо в плане историческом оно уже готово превратиться в настоящее. Тем не менее предмет уже застывший — хотя нужно время, чтобы он выкристаллизовался, — предстает старикам, ведущим наблюдения, в несколько деформированном виде, что объясняется их способностью отчетливо воспринимать лишь далекое прошлое. А поскольку я не хочу, чтобы мои советы выглядели неуместными либо самонадеянными, мне придется ограничить сферу своих исследований прошлым. Насколько это возможно, я попытаюсь извлечь из него такие аналогии с настоящим, которые делают плодотворными размышления над сходными явлениями и целями, способствуя достижению последних.

Итак, мне представляется, что нынешняя ситуация, опасная и полная печальных предзнаменований, при несовершеннолетнем, совсем недавно взошедшем на престол императоре, имеет удивительное сходство с началом царствования Маврикия, которому досталось тяжелое наследие Юстиниана и Тиберия Константина. Тогда, как и в наши страшные, безрадостные дни, гражданская жизнь была одно сплошное насилие: обе партии — голубых и зеленых, — когда вместе с телом Юстиниана была погребена и власть монархии, обесславили себя самой гнусной местью и самыми зловещими преступлениями.

Городская же стража, вместо того чтобы пресечь это кровопролитие, только раздувала его, что объяснялось, во-первых, полной ее деградацией и — как следствие — отсутствием четких приказов, а во-вторых, тем, что в уличных столкновениях, перед лицом людской ненависти, стража действовала с неэффективной, слепой жестокостью, говорившей лишь о внутренней ее слабости.

Закон попирался самой магистратурой, иерархи которой, пренебрегая достоинством, независимостью и гражданским мужеством, осуществляли свою власть по абсолютному произволу. Суд вершился вдали от места происшествия, свидетелей либо подкупали, либо запугивали, обвинения выдвигались по наущению двора или сенаторов, приговоры были вопиюще несправедливыми.

Церковь, вместо того чтобы противостоять подобному падению нравов, скорее ему способствовала. Под удобным прикрытием теологических споров она стремилась приумножить свои и без того значительные привилегии и удвоить богатства монастырей — одним словом, извлечь из веры наивысшую власть. Политическая секта среди подобных же сект, церковь вмешивалась в дворцовые распри, силой своего престижа и предрассудков поддерживая и направляя верных ей сенаторов. Сами же сенаторы, привыкшие с незапамятных времен скрывать под маской милосердия и покорности непомерную гордыню, были худшими оптиматами, каких породил вселенский собор.

Коррупция и хаос в финансах

Теперь о финансовых учреждениях. Нигде хаос и коррупция не достигали таких размеров, как в таможнях и налоговых управлениях. Огромные состояния, нажитые на спекуляциях и грабежах, не облагались никакими налогами. Тем же, кто трудился честно, фиск наносил урон даже более жестокий, чем варвары или войско царя эфиопского.

Обширные районы внутри страны давно обезлюдели. Толпы обнищавших крестьян устремились с юга и востока в Константинополь.

Вначале они продали все уцелевшее имущество, потом жен и дочерей и наконец самих себя всевозможным политическим бандам, ибо убедились на примерах, поданных опять-таки двором и сенатом, что лучше уж уступить честь и достоинство ростовщикам, сводникам и главам партий, чем жизнь — владыке голоду.

Купцы в свою очередь испытывали трудности из-за упадка торговли, которую враги обрекали на погибель, а коварные и всесильные союзники также ставили ей всяческие препоны. Среди ветеранов, крестьян, лавочников, ремесленников и чиновников не было, можно сказать, ни одного, кто не отдал бы свою непрочную судьбу во власть общественной помощи и в ловкие, неразборчивые руки императорских казначеев. Но когда умер Тиберий Константин, оказалось, что императорская казна пуста.

Скажу откровенно, я не знаю, в чем истинная основа славы и величия Юстиниана. Знаю лишь, что в царствие этого императора и двух его преемников все высшие должности в государстве были доверены людям из породы самых наглых лицемеров и мошенников. И порода эта весьма живуча, ибо два века спустя она возродилась в своем изначальном виде. Во всяком случае, за последние тридцать лет она смогла беспрепятственно восстановить прежнее беззаконие, что поставило империю на грань катастрофы.

Между тем, как тебе известно, Маврикий сумел менее чем за год коренным образом изменить это драматическое положение. Тебе ведомы его подвиги в Месопотамии и договор с молодым Косроем, а также тот грозный урок, который он преподал аварам на Дунае, отомстив за прежние неудачи. Однако ты, вероятно, не слышал о его мерах по восстановлению сельского хозяйства и торговли, о том, какой мощный стимул был дан при нем развитию судостроения и производству шелка. Он сумел отобрать весьма достойных наместников и генералов. Кроме того, он издал на редкость мудрые и дальновидные финансовые декреты. Но все это еще не объясняет быстроты успеха. Ведь, чтобы его достигнуть, Маврикию надо было изменить души и сердца своих подданных, пробудить чувство долга и волю там, где господствовали до сих пор нерадивость, цинизм и отчаяние.

Дворцовые процессы

Какие же кардинальные меры помогли Маврикию изменить саму природу миллионов людей? Сотня процессов, и только она; но на скамью подсудимых он посадил наиболее влиятельных придворных, крупных подрядчиков, главных налогосборщиков во многих провинциях, высших офицеров и высокопоставленных судебных чиновников. Словом, тех, кто позволил себе самые серьезные или общеизвестные злоупотребления, кто, присваивая и разбазаривая общественное достояние, попирая дисциплину и правосудие, морально разложил государство, нарушил социальную гармонию и своим беззастенчивым нарушением законов нанес оскорбление народу.

Суды были публичными и молниеносными. Генеральный прокурор канцелярии, трое верховных судей, один вице-претор, четверо камергеров, десять сенаторов и несколько офицеров были повешены прямо на городских стенах, многих приговорили к пожизненному заключению. Так низшие слои убедились, что в мгновение ока восстановлено уважение к гражданскому долгу и к человеческому достоинству, а Маврикий смог добиться от каждого необходимых жертв во имя общего блага.